Неточные совпадения
Но главное
общество Щербацких невольно составилось из
московской дамы, Марьи Евгениевны Ртищевой с дочерью, которая была неприятна Кити потому, что заболела так же, как и она, от любви, и
московского полковника, которого Кити с детства видела и знала в мундире и эполетах и который тут, со своими маленькими глазками и с открытою шеей в цветном галстучке, был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя было от него отделаться.
— Нынче много этих мошенничеств развелось, — сказал Заметов. — Вот недавно еще я читал в «
Московских ведомостях», что в Москве целую шайку фальшивых монетчиков изловили. Целое
общество было. Подделывали билеты.
Чаадаев имел свои странности, свои слабости, он был озлоблен и избалован. Я не знаю
общества менее снисходительного, как
московское, более исключительного, именно поэтому оно смахивает на провинциальное и напоминает недавность своего образования. Отчего же человеку в пятьдесят лет, одинокому, лишившемуся почти всех друзей, потерявшему состояние, много жившему мыслию, часто огорченному, не иметь своего обычая, свои причуды?
Сорок лет спустя я видел то же
общество, толпившееся около кафедры одной из аудиторий
Московского университета; дочери дам в чужих каменьях, сыновья людей, не смевших сесть, с страстным сочувствием следили за энергической, глубокой речью Грановского, отвечая взрывами рукоплесканий на каждое слово, глубоко потрясавшее сердца смелостью и благородством.
«Лекции Грановского, — сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем
московским светским
обществом, — имеют историческое значение».
По приезде за границу у меня явилась мысль создать что-то вроде продолжения
московской Вольной академии духовной культуры и Религиозно-философских
обществ, хотя это и не должно было быть простым повторением старых учреждений.
Младший брат, Алексей Федорович, во время нахождения брата в тюремной больнице тоже — единственный раз — вздумал поростовщичать, дал под вексель знакомому «члену-любителю»
Московского бегового
общества денег, взял в обеспечение его беговую конюшню.
То же самое произошло и с домом Троекурова. Род Троекуровых вымер в первой половине XVIII века, и дом перешел к дворянам Соковниным, потом к Салтыковым, затем к Юрьевым, и, наконец, в 1817 году был куплен «
Московским мещанским
обществом», которое поступило с ним чисто по-мещански: сдало его под гостиницу «Лондон», которая вскоре превратилась в грязнейший извозчичий трактир, до самой революции служивший притоном шулеров, налетчиков, барышников и всякого уголовного люда.
Кн. Е. Трубецкой был близок к Вл. Соловьеву и был активным участником
московского религиозно-философского
общества.
[Крестьянский вопрос занимал Пущина еще во время его деятельности в
московской управе Северного
общества декабристов.
В оставленном им
обществе, между тем, инженер тоже хотел было представить и передразнить Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — известный актер-трагик.] и Толченова [Толченов Павел Иванович (1787—1862) — артист
московской и петербургской трупп на ролях резонеров.], но сделал это так неискусно, так нехудожественно, что даже сам заметил это и, не докончив монолога, на словах уже старался пояснить то, что он хотел передать.
М.О. Альберт — я его знал в 1897 году директором
Московского отделения немецкого
Общества электрического освещения, где были пайщиками и крупные капиталисты, коренные москвичи.
Интересные сведения и даже целые статьи, появившиеся накануне в петербургских газетах, на другой день перепечатывались в Москве на сутки раньше других
московских газет, так как «
Московский телеграф» имел свой собственный телеграфный провод в Петербург, в одной из комнат редакции, помещавшейся на Петровке в доме
Московского кредитного
общества.
Недолго издательствовал Морозов — выгоды было мало. Ему гораздо больше давали его лубки, оракулы, поминанья и ходовые «Францыли Венецианы», да и «Битва русских с кабардинцами». Нашелся покупатель, и он продал журнал. «Развлечение» перешло к Николаю Никитичу Соедову, агенту по продаже и залогу домов при
Московском кредитном
обществе.
В моем ответе, указав на этот факт, я дополнил, что, кроме того, я имею честь состоять «действительным членом
Общества любителей российской словесности при Императорском
московском университете» и работаю в журналистике более 20 лет.
Начальником главного управления по делам печати в эти времена был профессор
Московского университета Н.А. Зверев, который сам был действительным членом
Общества любителей российской словесности и, конечно, знал, что в члены
Общества избираются только лица, известные своими научными и литературными трудами.
Но одною рукой возьмет, а другою протянет вам уже двадцать рублей, в виде пожертвования в один из столичных комитетов благотворительности, где вы, сударыня, состоите членом… так как и сами вы, сударыня, публиковались в «
Московских ведомостях», что у вас состоит здешняя, по нашему городу, книга благотворительного
общества, в которую всякий может подписываться…
Дамы, обозначенные мизерным камер-юнкером под буквами Н., Р. и Ч., которых Тулузов, равно как и супругу свою, прикрываясь полицией, застал среди их невинных развлечений, подняли против него целый поход и стали частью сами, а частью через родных своих и знакомых доводить до сведения генерал-губернатора, что нельзя же дозволять разным полудиким мужьям и полупьяным полицейским чиновникам являться на совершенно неполитические сборища и только что не палками разгонять
общество, принадлежавшее к лучшему
московскому кругу.
Доселе наш кандидат никогда не бывал в дамском
обществе; он питал к женщинам какое-то инстинктуальное чувство уважения; они были для него окружены каким-то нимбом; видел он их или на бульваре, разряженными и неприступными, или на сцене
московского театра, — там все уродливые фигурантки казались ему какими-то феями, богинями.
И роскошная обстановка, и избранное
общество, и
московские трущобы, где часто я бывал, — все это у меня перемешивалось, и все создавало интереснейшую, полную, разнообразную жизнь.
Кроме небольшой кучки нас, гимнастов и фехтовальщиков, набрали и мертвых душ, и в списке первых учредителей
общества появились члены из разных знакомых Селецкого, в том числе его хозяева братья Каменские и другие разные
московские купцы, еще молодые тогда дети Тимофея Саввича Морозова, Савва и Сергей, записанные только для того, чтобы они помогли деньгами на организацию дела.
Не далее как на днях мне пришлось быть в
обществе, где рассказывались факты, как раз соответствующие тому"принципу нравственности", в отрицании которого я обвиняюсь
московскими фарисеями. И между прочим передавалась следующая история.
За кулисы проходили только настоящие любители: Сатины, Ознобишины, из которых Илья Иванович, автор нескольких пьес и член
Общества драматических писателей и
Московского артистического кружка, был сам прекрасный актер.
Воспитывался он сначала в дворянском институте, потом в
Московском университете и, кончив курс первым кандидатом, поступил в военную службу, будучи твердо убежден, что эта служба у нас единственная хоть сколько-нибудь облагороженная в смысле товарищей, по крайней мере: память о декабристах тогда была очень еще жива в
обществе!
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских
обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в
московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда делает визиты.
Прежняя
московская жизнь потекла своим обыкновенным порядком. Каждую неделю, в известные дни, собиралось все наше
общество у Кокошкина, у Шаховского и у меня; но видались мы ежедневно, даже не один раз. Загоскин и Щепкин завидовали нашему пребыванию в Бедрине, о котором мы все отзывались с удовольствием, а Писарев с восторгом.
В этом же году был я выбран в действительные члены
Общества любителей российской словесности при
Московском университете и выбран единогласно.
Он захотел познакомить меня с Николаем Михайловичем Шатровым, который был тогда в славе — и в светском
обществе и в кругу
московских литераторов — за стихотворение свое «Мысли россиянина при гробе Екатерины Великой», [Впоследствии оно называлось иначе, а именно: «Праху Екатерины Второй»; под сим заглавием напечатано оно в третьей части «Стихотворений Н. Шатрова», изданных в пользу его от Российской академии.] в котором точно очень много было сильных стихов: они казались смелыми и удобоприлагались к современной эпохе.
Он ничего почти не сказал нового, своего; все было более или менее известно во всех кругах образованных
обществ, обо всем этом говорили и спорили
московские литераторы; но Полевой первый заговорил об этом печатно, и заговорил с тою решительною дерзостью, к которой бывает способно самонадеянное, поверхностное знание дела и которая в то же время всегда имеет успех.
Вот еще случай в доказательство моих слов: после одного из предварительных заседаний
Общества любителей русской словесности при
Московском университете, в котором было читано переложение нескольких псалмов М. А. Дмитриева, члены стали хвалить их, но Писарев молчал.
Московский Университет под начальством Шувалова (который всегда будет знаменит титлом основателя его и Ломоносова Мецената) во время Екатерины более, нежели прежде, благотворил
обществу, ибо щедрость Ее даровала ему более способов действия.
Приятели Печорина, которых число было впрочем не очень велико, были всё молодые люди, которые встречались с ним в
обществе, ибо и в то время студенты были почти единственными кавалерами
московских красавиц, вздыхавших невольно по эполетам и аксельбантам, не догадываясь, что в наш век эти блестящие вывески утратили свое прежнее значение.
Загоскин был членом русского отделения императорской Академии наук, и также членом, а потом и председателем
Общества любителей русской словесности при
Московском университете. Сверх того он имел авторские кресла в театрах обеих столиц — награда, которой, кроме его, не был почтен ни один русский драматический писатель.
В половине февраля извещали, что в южных уездах Рязанской губернии чрезвычайно ослабело употребление водки («
Московские ведомости», № 44). В конце марта г. Кошелев, помещик Рязанской губернии, писал, что
общества трезвости существовали уже в уездах Зарайском, Данковском, Рижском, Сапожковском и других («
Московские ведомости», № 99).
В Костромской губернии
общество трезвости образовалось: в имении графа Гейдена, в селе Никольском на Упе, с деревнями («Русский дневник», № 66); в селах Ножкине и Коровье, подле Чухломы («Русский дневник», № 85); между помещичьими крестьянами двух приходов Галичского уезда (в числе 500 человек) и между крестьянами помещичьими и государственными (3500 человек), в шести приходах Чухломского уезда («Русский дневник», № 94); между крестьянами разных владельцев (344 человека) в Солигаличском уезде («Русский дневник», № 111); между рабочими на заводе купца Вакорина в Галиче («
Московские ведомости», № 112).
В Тверской губернии образовались
общества трезвости в Старицком уезде, между крестьянами гр. Зубовой («Русский дневник», № 97), и в Корчевском уезде, в вотчине князя Вяземского («
Московские ведомости», № 106).
Почти в то же время, но несколько ранее,
общества трезвости образовались в трех вотчинах графа Панина — Марфинской, Киевской и Спасской, в числе 1018 душ («
Московские ведомости», № 151).
Первое
общество образовалось в селе Говорове,
Московского уезда, вотчины княгини Голицыной («
Московские ведомости», № 80).
Из Гродненской губернии еще в феврале писали, что братства трезвости распространились по всей губернии и что трудно уже было тогда встретить пьяного в гродненских деревнях («
Московские ведомости», № 42). Недавно читали мы известие, что в белостокском приходе из 4000 прихожан к
обществу трезвости принадлежит 3000 («Экономический указатель», № 27).
Осознать себя со своей исторической плотью в Православии и чрез Православие, постигнуть его вековечную истину чрез призму современности, а эту последнюю увидать в его свете — такова жгучая, неустранимая потребность, которая ощутилась явно с 19 века, и чем дальше, тем становится острее [Ср. с мыслью В. И. Иванова, которую он впервые высказал 10 февраля 1911 г. на торжественном заседании
московского Религиозно-философского
общества, посвященном памяти В. С.
Да и старший мой дядя — его брат, живший всегда при родителях, хоть и опустился впоследствии в провинциальной жизни, но для меня был источником неистощимых рассказов о
Московском университетском пансионе, где он кончил курс, о писателях и профессорах того времени, об актерах казенных театров, о всем, что он прочел. Он был юморист и хороший актер-любитель, и в нем никогда не замирала связь со всем, что в тогдашнем
обществе, начиная с 20-х годов, было самого развитого, даровитого и культурного.
Из тогдашних русских немного моложе его был один, у кого я находил всего больше если не физического сходства с ним, то близости всего душевного склада, манеры говорить и держать себя в
обществе: это было у К.Д.Кавелина, также москвича почти той же эпохи, впоследствии близкого приятеля эмигранта Герцена. Особенно это сказывалось в речи, в переливах голоса, в живости манер и в этом чисто
московском говоре, какой был у людей того времени. Они легко могли сойти за родных даже и по наружности.
Трудно мне было и тогда представить себе, что этот
московский обыватель с натурой и пошибом Собакевича состоял когда-то душою
общества в том кружке, где Герцен провел годы"Былого и дум". И его шекспиромания казалась мне совершенно неподходящей ко всему его бытовому habitus. И то сказать: по тогдашней же прибаутке, он более"перепер", чем"перевел"великого"Вилли".
К второй зиме разразилась уже Крымская война. Никакого патриотического одушевления я положительно не замечал в
обществе. Получались „Северная пчела“ и „
Московские ведомости“; сообщались слухи; дамы рвали корпию — и только. Ни сестер милосердия, ни подписок. Там где-то дрались; но город продолжал жить все так же: пили, ели, играли в карты, ездили в театр, давали балы, амурились, сплетничали.
Самое трудное в ведении дел издательства была необходимость непрерывной борьбы с той обывательщиной, которую все время старалось проводить
общество «Среда» с возглавлявшими ее братьями Буниными. Мне, кажется, уже приходилось писать о
московских «милых человеках», очень друг к другу терпимых, целующихся при встречах, очень быстро переходящих друг к другу на ты. Помню, как коробило это беллетриста д-ра С. Я. Елпатьевского...
«Протасов заточил Филарета в Москве», а в
обществе среди почитателей
московского владыки сложились такие истории, которые самую близость к этому иерарху на подозрительный взгляд делали небезопасною и, во всяком случае, для карьерных людей невыгодною.
Он приехал в отпуск повидаться с родными, безвыездно жившими в Москве и входившими в тот высокий круг
московского высшего
общества, в котором вращались графиня Нелидова и ее дочь.
В обоих госпиталях штатные сёстры из
московской общины сестёр милосердия «Утоли моя печали», но кроме того, есть и сёстры-добровольцы из дам местного высшего
общества, Н. М. Конге, жена подполковника, изящная Л. П. Лазаревич, дочь генерала, начальника местного инженерного округа, г-жи Логинова и Мезенцова.
Владислав угрюмо молчал. Стабровская подозревала, что он еще грустит по своим
московским привязанностям, и старалась развлекать его
обществом хорошеньких, ловких, увлекательных соседок. Даже одну из них, блестящее созвездие среди светил Белорусского края, которую она особенна любила и за которую многие безнадежно сватались, предложила ему в супруги, уверяя его, что красавица к нему неравнодушна.
Белоглазова, действительно, полюбила Петра Валерьяновича, как родного, и даже пожалуй еще сильней, но в этом последнем она боялась сознаться самой себе, понимая, какое громадное расстояние лежит между ней, приживалкой его матери, и им, хотя больным, хилым, некрасивым, но все же богатым женихом, с положением в
московском аристократическом
обществе, женихом, на которого плотоядно смотрели все
московские маменьки, имеющие дочек на линии невест.